По задумке Хржановского, любые мелочи, которые объектив захватить не в состоянии, все равно дойдут до зрителя – через мимику актера, его поведение, через цвет его лица. Поэтому под верхней одеждой должны быть сатиновые трусы с тугой резинкой и кусачие штаны с подтяжками, они обязаны натирать, раздражать и впиваться даже тогда, когда их не видно. Никто ведь не говорил, что жизнь простого человека в СССР была такой уж комфортной – скорее наоборот. Полностью избежать такой муштры не удалось даже исполнителю главной роли. Теодор Курентзис вспоминал: «Когда я играл в фильме "Дау", Хржановский говорил мне: "Я хочу, чтобы ты два года жил внутри декораций. Чтобы когда ты вставал умыться, не искал рукой выключатель". Это движение было доведено до автоматизма».
  «Илья Хржановский больше художник, чем режиссер, – говорил Курентзис. – Он тщательно выстраивает кадр. Вот, казалось бы, все объекты готовы, а он начинает все переделывать месяца три, потом еще три месяца, пока не соблюдет последнюю деталь – чтобы тараканы были красные, а не коричневые… Поэтому очень сложно сказать, когда закончатся съемки. Трудно снимать кино, где не должно быть ничего случайного. Но приятно сознавать, что служишь качеству».
    Доходящий до абсурда перфекционизм, сломавший мозги сотням его подчиненных, режиссер объяснял достаточно просто: «Если аудитория фильма, который длится 2 часа, составляет хотя бы миллион человек, это будет в сумме 228 лет. Грубо говоря, если вы сделали дерьмо, то воруете 228 лет суммарной жизни людей. Я не имею на это права, потому что у человека нет ничего дороже времени при всей его относительности. В связи с этим возникает чувство ответственности за качество. Я не могу похитить те несколько лет жизни, которые тратятся участниками творческой группы на съемки, сделав некачественный продукт».
   Принцип полного погружения, привычный для сотрудников, посторонних мог временами нешуточно пугать. Один из гостей, попавший в институт в тот условный период, когда Дау уже был прикован к постели после аварии, попросту ужаснулся, когда его представили лежачему «нобелевскому лауреату». Это был уже не Теодор Курентзис (из-за гастролей у того просто не было времени постоянно жить в институте), а другой актер, которого свидетели избегают описывать в своих воспоминаниях. Но из намеков и умолчаний складывается впечатление, что «позднего» Ландау изображал по-настоящему больной человек, за которым требовался реальный медицинский уход. «Я был словно возле одра умирающего Ландау, – с содроганием вспоминает свидетель в своем блоге. – Тягостно это было как-то. Мороз по коже».  Фотограф из Санкт-Петербурга Анна, работавшая в то время домработницей в семье Дау, также добавляет в этот пазл пару кусочков: «На мне… была ответственность за Дау, за то, чтобы он был покормлен, чтобы у него была вода и таблетки, чтобы, если что, вызвать врача». Актер, похоже, был слеп – ему требовалось читать книги вслух. В связи с чем Анна вспоминает: «Была сущая тоска с этим стариком Дау, вечно он пил кровь из нас, что свойственно, впрочем, старикам, а уж в его-то положении…» В итоге девушка была рада, что роль любовницы парализованного Дау досталась кому-то другому – «ведь Илье нужно все по-настоящему».

Съёмка в зале на телефон Motorola. Поэтому здесь только 9 песен
из большого авторского концерта Александра Бона в московском клубе Glastonberry.
Не поднялась рука отправить и эти "в корзину". Пусть будут.
Волчья - премьера!
Лети!
Перекись любви
Живое в тебе
Налегке
Ты забудешь меня
Девочка-рай
Стук
Я буду всем - премьера!