Не перестаю ждать твою инструментальную музыку и просто музыку!
Жду публикацию чтения авторской прозы под музыку.
Жду музыкальные зарисовки, даже просто с природой.   
Хотелось бы Lyric video Флай (с текстом).
И да, дай волю своим выразительным рукам, как на концертах, когда исполняешь каверы. Они так хорошо дополняют, добавляют артистичности, яркости восприятия.

А сколько благодарности и  тепла было  в Сашином взгляде, когда дарила свой скромный букет (жара стояла несусветная, и брать цветы в одном конце Москвы, везти на другой конец дарить  - привезла бы просто веник))). Вообще очень странные ощущения, когда подходишь к нему близко...мягкий теплый свет окрашивает все вокруг, и как бы отключается связь с внешним миром, как бы глохнешь слегка, и тормозишь мыслью, сказать ничего толком не получается))) видимо, входишь в зону ауры Сашиной, а она у него сильная и видимо большая, объёмная.  Очень странное, но приятное ощущение, которое длится недолго, пока присутствуешь рядом. Сидела же я на расстоянии 4/5 метров, не было же таких ощущений... там магически действовал голос - хотелось слушать и слушать песню за песней... а время пролетело мгновенно.))

Сандал
       I

      «Ну, беги»,- сказала мать на лестничной площадке. Мальчик сорвался с места, ноги понеслись вперед, голову болтануло назад, телу понадобилось некоторое время, чтобы выровняться. Пнув дверь подъезда, мальчик ворвался в летнее прохладное утро…
      Набрал охапку воздуха, понимая, что в ближайшее мгновение, за которое он собирается добраться до пункта назначения, вдохнуть нормально не получится.  Рванул. Разбитые кеды, или что-то на них похожее, мешали разогнать нужную скорость. Правый ободрыш  с  отклеенной подошвой будто пытался говорить, но мальчику некогда было его озвучивать, хотя он считал это забавным. Кед  шлепал и заламывался, цепляясь за асфальт. Мальчик боролся с той силой, что не давала бежать быстрее. Подергивая плечом, мальчик пытался смахнуть то, что хватало и оттягивало.
       Спешил жаворонок на площадку к друзьям, зная, что там еще никого нет, но они обязательно придут, только ближе к обеду.  Мальчик не всегда так спешил по утрам, только в последние несколько дней. Ее звали Алина, девочка с хвостиком, большими серо-голубыми глазами и радужной оболочкой, которая покрывала почти весь белок. Иногда лучи света, попадая в ее глаза, взрывались фейерверком цветовых гамм, словно тлеющие букашки костра, где каждая переливалась своим разноцветным металлическим градиентом. Говорят, она пришла с соседнего двора, но мальчик никогда ее не видел в тех местах, как раз там он и научил свой кед русскому, взбираясь на очередную крышу подъезда.
          Мальчик жил в эмоциях и постоянно действовал под их влиянием, получая порцию любимого для его сознания адреналина.  Он хотел добыть то самое свечение из глаз Алины, но чтобы при этом взгляд был направлен на него. Мальчик бегал за Алиной, пытаясь дернуть за что придётся, рисовал ее на асфальте и подписывал «Алинка краснючая малинка». Алина, налитая  по темечко красным,  со вздутыми венками на лбу гналась за «недохудожником», крича что-то матерное вдогонку.
          Однажды прогремел первый летний гром, запахло озоном, стихийный ливень загнал двоих под одну крышу. Молния разрезала пространство, и через секунду произошел хлопок, и сразу вслед громыхнуло.  Алина подскочила и вжалась в стенку.  В глазах забегали все те же  огоньки, только сейчас они были бесцветными. Мальчик подошёл к ней и, обняв, сказал: «не бойся». Почти мгновенно в нос ударил запах ее волос, от чего захотелось чихнуть.  Мальчик искривил лицо, чтобы этого не случилось. Она подняла на него взгляд: «Чего?» Так случилось, что новый раскат молнии с хлопком совпал со смачным чихом мальчика, после которого из правой ноздри  появился ручеёк, а на левой надулся пузырь.  Они смотрели друг на друга, не шевелясь, пока пузырек не лопнул. Мальчик быстро втянул все, что было только, что наружу и начал наливаться красным. В глазах Алины начали просыпаться  разноцветные огоньки. Она набрала, сколько смогла, воздуха, ненадолго замерла и выпустила звонкий детский смех в пространство. Мальчик хотел было сначала обидеться, но смех был настолько добрым и заразительным, что через мгновение они на пару ухахатывались  на всю улицу.
          Теперь мальчик часто видел те самые переливающиеся огоньки в глазах Алины. Он смотрел, как она общается, бегает, смеётся. В ушах звенело, в груди барабанило, и было хорошо. Он понимал, что теперь она другая. Солнце пыталось закрыть ему глаза, ветер подбрасывал туда же песка, но мальчику было нипочём. Важно было не упустить ни одной детали всего момента.

        II

       «Пссс, парень». Хлопком в ушах момент растворился. Мальчик посмотрел в сторону молодого дерева с тонким стволом, рядом с маленьким заборчиком. Организм почувствовал и предвкушал новую порцию адреналина. Он побежал к приятелю и сказал: «Давай, кто выше залезет на вон то дерево».
       Приятель карабкался по дереву, которое немного покачивалось, что не позволило залезть слишком высоко. Мальчик наблюдал и предвкушал победу. Он взлетел до того места, где недавно был его соперник, посмотрел на Алину и прополз немного выше.  Мальчик  крикнул позёрски: «Выше можешь?» Приятель аккуратно взобрался до макушки, пытаясь стабилизировать  качание дерева, что за ним  с легкостью повторил мальчик, придумывая на ходу новые препятствия и демонстративно раскачивая дерево, получая эмоциональную порцию от победы. Он всем телом чувствовал, что дерево выдержит.  «А что, если только руками держаться? Ну, забираешься и отпускаешь ноги.  Давай еще отсчёт до пяти?» И снова приятель вскарабкался до половины и опробовал новую идею мальчика, но, видимо, решил остановиться на достигнутом.  Мальчик, предвкушая победу, взлетел на макушку дерева, отпустил ноги, повис счастливым: «Как же хорошо!» Цель достигнута, адреналин в крови. «Раз, два, тр…»  Все клеточки его тела задрожали, и чувство, что в этот раз не выдержит молодое дерево. Вернуть ноги обратно не получалось. Дерево начало трескаться, надпочечники выдали в кровь огромную порцию адреналина, и все вокруг  застыло…
         Мальчик хотел посмотреть вверх, но не смог. Настежь расстегнутая  ветровка под напором ветра издавала звук крыльев, изо всех сил пытающихся махать, чтобы взлететь и спастись  от неминуемого. Тело мальчика стало немного легче, чем обычно. Грудную клетку встретил маленький заборчик, переломав пять рёбер. Отпружинив, мальчик упал на землю, сделав пару оборотов по склону. Одно из рёбер вошло в печень на полтора сантиметра, и, пока мальчик не дышал, ребро бездействовало. Все стало зелёным. В ушах тишина, и все сознание направлено на лёгкие – произойдёт вздох или нет.
         Парнишка, не вовлеченный в авантюру мальчика, первый пришёл на помощь. Сначала смотрел, будто ждал конца или все же вздоха. Когда вздох произошёл, парнишка подхватил обмякшее тельце под плечи и поволок к дому.
         Мальчишка дышал, но наоборот. Вдохнуть было легко, выдохнуть сложно. Ребро при выдохе входило в печень, мозг находился в патовой ситуации. Парнишка волочил тельце по привычным тропам, через  площадку, где мальчик, мыльным взглядом пытаясь нащупать родные черты, закричал в небо имя сестры.
         Мальчика положили на кровать. Сестра ходила из стороны в сторону, наблюдая, как брат вопит на выдохе. «Зови соседку». Сестра ответила: «Она  то что сделает?» После очередного больного выдоха мальчик прорычал: «Позови соседку!»
        Соседка вызвала скорую, которая приехала быстро.  Мальчику сделали укол, обвязали грудную клетку бинтами. Когда выносили из подъезда, мальчик встретился взглядом с  мамой, которая спокойно смотрела и не могла разглядеть, кого же там всё-таки выносят. Ещё семью минутами ранее она с отчимом проходила то самое место, где мальчик добывал свой адреналин.  Вот уроды», - сказала мать, увидев искалеченное дерево. А теперь она смотрела на своего мальчишку, на того самого «урода», который так же треснул, как ветка.
          Мальчика положили на холодную тележку и покатили по коридорам больницы. Обезболивающее давно подействовало, и мальчик почувствовал себя здоровым, дышать было легко: «Мне стало лучше». Никто не обратил внимания.  «Куда  вы меня катите?» Дверь операционной открылась. Надпись помогла мальчику это понять. «Не надо операцию, мне уже хорошо! Только не надо операцию». Легкое тело одиннадцатилетнего человека переложили на холодный, из железа, стол. Мальчик продолжать умолять не делать ему операцию, но никто не реагировал. Человек в белом  опустил маску на лицо мальчика: «Считай от десяти до нуля». Мальчик не успел дойти до цифры семь, как его тело стало ватным, вокруг потемнело, и наступила тишина, только кусочек сознания отдал последний сигнал пошевелить большим пальцем руки, на котором прищепкой висел пульсоксиметр. «Не хулигань! « - последнее, что услышал мальчик. А дальше наступила тишина.
shponks Финальная часть. Более скоростная и сюрреалистическая.

      III

      Оперировали около девяти часов. Потом станет известно, что ещё бы час промедления и  - жизнь оборвалась. Мальчик открыл глаза, тело ныло и просило чего-то, что его бы успокоило. Руки были связаны, торчали трубки. Так мальчик испытывал  первую в жизни ломку от наркотика, которым его усыпили. Кричал три дня, чтобы ему вкололи что-нибудь от новых ощущений в теле. На десятый день его перевели в общую палату. Наконец он разглядел свои швы на животе: шрам напоминал толстого жирного червяка, выползающего во время дождя на асфальт, чтобы его раздавили. Еще через неделю разрешили начать ходить.  Этому мальчик учился заново. Ноги не слушались команд от мозга, шаркали и непослушно переставлялись, будто те самые кеды на ногах, мешающие полноценно двигаться. Впервые за долгое время, на своих двоих, сходил в туалет. Судно было не очень удобно, и постоянно приходилось звать медсестру.  Мальчик зашаркал к окну, думая, как там сейчас его друзья, Алина с большущими глазами.
      "Сынок!" Мальчик повернулся на такой родной, знакомый голос. Адреналин поступил в кровь, и с криком: "Мама!" мальчик сорвался с места. Его сознание было уже около матери, только вот ноги заплетались и не слушались. Будто что-то его сдерживает, будто сейчас то самое утро и эти кеды на ногах, мешающие бежать, и та же невидимая сила, сдерживающая поврежденный сосуд души. Теперь у мамы были очень короткие волосы   и окрашены в пепельный цвет. «Что с  твоими волосами?»  Мать ответила, что передержала краску и сожгла волосы. Мальчик еще месяц пролежал в больнице, и перед выпиской появился медбрат, который хотел общаться с детьми также,  как это делала медсестра Олеся. Вокруг нее всегда вились толпы детей. Медбрат сказал, чтобы мальчик дал ему свою руку, и указал на линию жизни: «Вот, видишь этот крест в конце твоей линии жизни – это говорит о том, что ты умрешь не своей смертью».
   Осенью мальчику выписали таблетки  карсил и выдали инвалидный билет, сказали, что на год, а там видно будет. В школу мальчик пришёл с опозданием, и там, среди новеньких был его будущий лучший друг, с которым они будут вместе проходить школу жизни. Через  восемь лет друг уедет в другой город, за девушкой, которая подарит ему четырёх детей, тещу с домом, который будет разваливаться,  и в котором он и проведёт свой остаток жизни, мечтая о своём собственном  гнездышке.  Через год мальчика сняли с инвалидности, чему он был неимоверно рад – теперь нормальный, не инвалид. В переходном возрасте наступила первая депрессия, где основной темой стала смерть. Мальчик думал, что если его тело вскрыли, как консервы, то герметичность  нарушена, и вдруг что-то вылетело, что-то очень важное для человека.  А залететь-то - точно залетело!
       Однажды мальчик встретил Алину в компании друзей, и не было в ней того света, глаза вроде не такие уж и большие, и осадок на душе. «Невыворобушкиваться  перед бабами!» - сделал вывод мальчик и выкинул Алину навсегда из своей головы.
        Алина на самом деле была очень красивой, и она это знала. Вертела парнями, бросала, коллекционируя угнетённые сердца.  На третьем курсе института она забеременела, от кого, понять так и не смогла. Набирающий силу плод, как сок через трубочку, высасывал из Алины всю ее свежесть и красоту. Родившись, ребёнок  много кричал, много ел, мало спал и, казалось, что его целью было полностью поглотить мать. Каждый вздох, каждый крик, каждую капельку слезинки, которую Алина реками выливала по ночам. Она бросила институт, взяла свою мать в заложники ребёнком и устроилась работать продавщицей в местный магазин продуктов. Завсегдатый алкаш Сережка  иногда любил ее в своих апартаментах подвала девятиэтажки, засыпая комплиментами из киношной классики, наподобие: «Шаганэ ты моя, Шаганэ». Изгибая её тело, Сережка стремился владеть Алиной всеми возможными способами, которые подкидывало опьяненное сознание. А когда был перекур, он долго рассматривал блестящее от пота тело, как художник почти завершенную картину. «Точняк», - прошипел себе под  нос, плюнул  в банку с окурками, следом полетел бычок. В этот  раз изогнул её тело до хруста.  Негромкий , сдавленный крик Алины выпустил изо рта небольшой комок света, после которого с ней произошёл  катарсис, окунувший сознание в свои прошлые дни, где было хорошо и пахло любимой едой. Обмякнув под Сережкиным  дряблым  телом, растекаясь, превратилась в матрац. Сережка помотал головой, будто конь, шлепая губами: «Опять белочка, что ль? Надо поспать». И вмялся в новенький матрац, засыпая детским сном. Ему снилось, что он Валера, бесстрашно раскачивающийся на дереве.  Комок света вернулся в квартиру Алины и медленно приблизился к орущему ребёнку,  который сразу раскрыл широко рот и застыл. Свет принял приглашение и скрылся в глубинах человеческого.  После ребёнок сладко заснул и никогда больше не вёл себя, как прежде.
      Через сорок лет, уже не мальчик, стоял у оставившей его на этом свете матери. В голове  он слышал мамины: «Ну, давай, беги». И хотелось бежать, но что-то сдерживало. Что-то, как ему казалось, много лет назад покинувшее его послеоперационное тело.  На ногах была очень удобная и дорогая обувь. 
                                                                                                               
Александр Бон.